Поговорим о загробной жизни, которую мы действительно хотим
Почему Небеса, какими мы их себе представляли, — это совсем не то, чего мы на самом деле желаем
Когда мне было семь, моя учительница воскресной школы, миссис Спенсер, попросила нас нарисовать, как мы представляем себе рай. Она носила блузку с цветочным узором, застёгнутую до самого верха, и от неё всегда слегка пахло нафталином и выветрившимся церковным кофе.
На ней всегда был синий вязаный кардиган, и она называла всех «милый» или «дорогуша», даже когда мы явно вели себя нехорошо.
Это было одно из тех душных утр, когда потолочные вентиляторы лишь гоняли по комнате застоявшийся запах старого ковра и пыльных сборников гимнов. Мы сидели по-турецки на холодном полу церкви, ноги чуть липли к кафелю, а между нами стояла почти засохшая банка фломастеров и стопка плотной бумаги, края которой начали загибаться.
«Нарисуйте, как вы представляете себе рай», — сказала миссис Спенсер, улыбаясь так, будто знала ответ и просто ждала, когда мы до него додумаемся.
Я не особенно задумывался. Просто воспроизвёл всё, что впитал из постеров в воскресной школе и христианских мультфильмов: огромный золотой замок, парящий в облаках, окружённый улыбающимися крылатыми ангелами. Я даже нарисовал им арфы. Солнца не было — только какое-то мягкое свечение, исходящее отовсюду и ниоткуда одновременно. Всё было пастельным, идеальным и — если быть честным — немного унылым.
Смысл был ясен, даже если никто не говорил это вслух: рай — это как нескончаемое богослужение. Ни скейтбордов, ни закусок, ни собак. Только бесконечное пение. И не такое, под которое можно потанцевать — не радостный шум и не гитарные песни у костра. А вылизанная, серьёзная, правильная хвала.
Вечно.
В семь лет это уже казалось кошмаром. А в сорок с лишним — тем более.
Не поймите меня неправильно — я верю, что за этой жизнью есть нечто большее. Правда, верю. Но мне пришлось переучиваться, отказаться от многого из того, чему меня учили о том самом. Потому что если лучшее, что мы можем предложить, — это «вечная церковь», то это не рай, это скорее ад.
Откуда у нас взялось это странное представление о рае?
Оглядываясь назад, я не могу точно сказать, откуда взялась идея про золотой замок — но точно не от Иисуса. Она пришла из плакатов воскресной школы, христианских мультфильмов и той одной строчки в Библии короля Иакова о «особняках», что, если бы кто-то потрудился объяснить нам греческий оригинал, скорее всего, означало просто «комната» или «место для пребывания». Но нет — мы услышали «элитная недвижимость на небесах».
Версия, которую я впитал, была частью сказки, частью церковной службы и частью системы поощрений. Рай был наградой за хорошее поведение, местом, где весь твой тяжёлый труд здесь, на земле, наконец окупится. Ты получаешь белую одежду, арфу, постоянный билет на вечное богослужение и, по-видимому, собственную небесную недвижимость — индивидуально построенную самим Иисусом. Всё это, если подумать, звучало странно капиталистически. Божественная меритократия: чем лучше ты себя вел, тем круче твой особняк и больше твоя корона.
И, что странно… совсем не привлекательно.
Чем дольше я это обдумываю, тем больше понимаю: версия рая, которую мне предложили, не была предназначена для того, чтобы вдохновлять. Она была придумана, чтобы успокаивать. Это был аккуратный, предсказуемый ответ на Великую Неизвестность смерти. Без боли. Без страха. Без хаоса. Только вечное спокойствие и какое-то абстрактно-духовное занятие.
Неудивительно, что это звучало как церковь — всё очень… ванильно, безопасно. И совершенно не похоже на то, что говорил Иисус.
Что говорил Иисус о рае
Из всех проповедей, что я слышал в детстве, очень немногие действительно цитировали Иисуса на тему рая. Что странно, ведь он говорил об этом постоянно.
Но не так, как мы ожидали. Без хронологий, без чертежей, без подробных описаний небесной недвижимости. Ни облаков, ни арф, ни вылизанных музыкальных сетов, эхом разносящихся по вечности.
И никаких нимбов. К слову, слово «нимб» вообще не встречается в Библии.
Вместо этого он рассказывал истории.
Он говорил, что рай похож на свадебный пир, куда не пришли приглашённые гости, и тогда хозяин распахнул двери для всех, кто был рядом — бедных, изгоев, тех, кого никто не звал. Говорил, что это как дрожжи в тесте — медленно, скрытно и живо меняющие всё изнутри. Как сокровище, закопанное в поле, ради которого человек продаёт всё, что у него есть, лишь бы заполучить его снова. Как жемчужина, настолько прекрасная, что всё остальное теряет смысл.
Иногда он говорил о земледельце, разбрасывающем семена во все стороны — неаккуратно сажающем, а раскидывающем с безумной щедростью, даже не заботясь, упадут ли они на камни или в тернии.
Иными словами, Иисус не описывал рай как награду, которую мы получим потом. Он говорил о чём-то, что уже пробивается сюда. О чём-то скрытом у нас под носом. О чём-то, мимо чего мы проходим каждый день, не замечая.
И это было не для религиозной элиты или моральных чемпионов. Те, кто действительно видели его — это были не те, кто искал. Это были обездоленные, скорбящие, нищие духом. Те, кто не считал себя достойным даже самой жизни — не то что небес.
Рай, по словам Иисуса, не был чем-то далёким и недосягаемым. Он был здесь. Он был теперь.
Он всё ещё здесь.
А значит, возможно, рай — это не то, куда мы попадаем после смерти.
А то, к чему мы пробуждаемся, когда начинаем по-настоящему жить.
Чего мы на самом деле жаждем
Если честно, тот рай, в который меня учили верить, никогда по-настоящему не перекликался с тем, чего я действительно хотел. Он удовлетворял богословские пункты — да, там нет боли, смерти, греха. Но он не трогал боль в глубине. Он не зажигал во мне ничего. Он не ощущался как дом.
Потому что я не жажду вечной службы прославления. Я жажду быть узнанным. Быть воссоединённым. Быть целым. Сидеть за столом с теми, кого я потерял, и снова смеяться. Увидеть своих детей взрослыми, свободными и исцелёнными от всего, от чего я не смог их уберечь. Сидеть у океана, не думая ни о времени, ни о работе, ни о боли. Я хочу отдыха — не такого, что приходит со сном, а того, что проникает в кости, когда вся суета позади.
Я хочу красоты, которую не портит тление. Радости, что не ощущается как временная. Любви, которой не нужно говорить «прощай».
Вот такой рай я бы принял.
И, думаю, я в этом не один.
Мы пытаемся назвать эти желания по-разному — покой, воссоединение, исцеление, восстановление — но под ними всеми скрыта одна глубокая, святая жажда. Ощущение, что мир таким, какой он есть… быть не должен. И, возможно, рай в самом подлинном смысле — это не побег отсюда, а восстановление этого мира в том виде, каким он должен быть.
И если именно этого мы на самом деле хотим — то, возможно, рай ближе, чем нам кажется.
Зачем ждать?
Если рай — это не просто место, куда мы попадём после смерти, а нечто, что, по словам Иисуса, уже начинает пробиваться, тогда вопрос не в том, «что будет потом», а в том — «что мы делаем сейчас»?
Мы столько времени провели, воображая облака и замки, что упустили то, что прямо перед нами. Иисус говорил о рае в терминах восстановления. Справедливости. Прощения. Совместных трапез. О потерянных, нашедших дорогу домой. Не как о плане идеального побега, а как о сломанном мире, который становится целым.
Так, может, пора перестать ждать пришествия рая и начать участвовать в нём?
Полюби тех, кто перед тобой. Почини то, что можешь. Обрати внимание. Скажи доброе слово, которое будет тебе чего-то стоить. Откажись сдаваться, даже если на мир трудно смотреть.
Тебе не нужна проповедь или духовный подъём. Просто поверь, что Иисус говорил серьёзно.
Царство уже близко. Оно уже началось.
Так что можешь сделать, чтобы создать кусочек рая сегодня?
Начни с этого.
Если вы хотите читать больше интересных историй, подпишитесь пожалуйста на наш телеграм канал: https://t.me/deep_cosmos
